Прототипом гадюк и всего подсемейства мы считаем обыкновенную гадюку (Vipera berus). Она отличается превращенными в щитки чешуйками на темени и, за редким исключением, только одним рядом чешуек между глазом и лежащими под ним верхнегубными щитками. Цвет и рисунок ее чрезвычайно разнообразны, но почти всегда на спине есть темная зигзагообразная полоса, которая заслуживает внимания как отличительный признак.
Обыкновенная гадюка (Vipera berus) отличается по форме от большинства змей Европы, ее ближайших родичей за исключением аспйсовой и носатой гадюк. Голова сзади заметно шире шеи, довольно плоская, впереди слегка закругленная; шея ясно отделена, немного сжата с боков, и ее сечение имеет продолговато-округленную форму; тело значительно толще шеи, довольно плоское на спинной стороне, ширина и высота ее одинаковы, брюшная сторона также плоская; хвост относительно короткий, заметно утончен в последней трети длины и заканчивается коротким твердым кончиком. Начиная от шеи, тело постепенно утолщается до середины, а отсюда снова утончается к хвосту, в который и переходит без заметной границы. У самца тело короче и тоньше, а хвост относительно толще и длиннее, чем у самки. Длина взрослого самца около 60 см, редко на 5 см больше или меньше; длина самки 70, но может доходить до 81 см. Голова составляет приблизительно двадцатую часть длины тела, хвост самца - шестую, самки - восьмую: это отношение не встречается ни у какой другой змеи, кроме аспйсовой гадюки. Рыльцевой щиток треугольно закругленный, снизу с дугообразной вырезкой, через которую проходит язык, с каждой стороны от него находятся два неправильных пятиугольных щитка, а около него - большие носовые щитки с широкими ноздрями. На передней части темени три маленьких неправильно треугольных щитка, передний вдается вершиной между задними. Спереди на краю морды шесть округленных чешуек образуют полукруг, а между ними и большими надглазными щитками лежат пять-девять других маленьких щитков тоже округлой формы. Позади теменных щитков начинаются чешуйки тела, форма которых остается в основных чертах одинаковой. Преобладает яйцевидная форма, но чешуйки становятся уже и длиннее на спине и расширяются на боках и хвосте. Они образуют 21 продольный ряд, все чешуйки снабжены более или менее явственным килем, который, однако, едва намечен на чешуйках ряда, примыкающего к брюшным щиткам; нижняя сторона одета широкими поперечными щитками, которые на хвосте расположены попарно. Особенно важен щиток, покрывающий заднепроходное отверстие, так как он всегда не разделен и, следовательно, не состоит из двух чешуек; это признак, свойственный, кроме обыкновенной гадюки, только асписовой гадюке. Число и форма головных щитков меняются, а число брюшных щитков колеблется в таких широких пределах, что считать их - бесполезный труд.
Мало змей, у которых окраска настолько изменчива, как у гадюки; тем не менее, можно считать, что основной цвет самца серебристо-серый, светло-пепельно-серый, зеленоватый, светло-желтый, светло-бурый и т. д. Но как ни различен основной цвет, темная зубчатая продольная полоса заметно выделяется и только у очень темных самок и у совершенно черной разновидности становится мало заметной или вовсе незаметной. Эта полоса, << каинов знак' европейских ядовитых змей, как ее назвал Линк, пробегает зигзагами вдоль всей спины от затылка до конца хвоста и сопровождается с каждой стороны продольным рядом темных пятен. Не только ширина, но и форма отдельных составляющих ее пятен очень различна. Нормально она слагается из ряда косвенно и поперечно расположенных ромбических или прямоугольных четырехугольников, или же полоса распадается на отдельные пятна, вытянутые в поперечном направлении или округлые; боковые пятна, которые обыкновенно чередуются с более крупными, тоже могут распадаться на более мелкие крапины. Цвет полосы соответствует, по Штрауху, основному цвету, так что у гадюк светлого желтовато-бурого или почти песочного цвета полосы и пятна светлого каштаново-бурого цвета, у окрашенных более темным цветом - бурого в различных степенях и, наконец, у темных или каштаново-бурых - совершенно черного. Кроме этой зигзагообразной полосы следует обратить внимание на рисунок головы. Две продольных полоски, окруженные неправильными пятнами и черточками, украшают середину темени и иногда сближаются здесь до соприкосновения, начинаются на глазном щитке, пробегают отсюда к середине темени, соединяются иногда пятном того же цвета и затем расходятся, образуя сзади явственный треугольник, вершина которого направлена вперед, и как бы обхватывая первый ромб спинного рисунка. Нижняя сторона у гадюки по большей части темно-серого или даже черного цвета, но каждый щиток обыкновенно покрыт многочисленными желтоватыми отдельными или сливающимися пятнами самой различной формы. Гадюки очень светлого цвета сверху имеют и на нижней стороне более светлую окраску до буровато-желтой, на отдельных щитках разбросаны мелкие пятна черноватого цвета. Конец хвоста всегда более светлого желто-белого, лимонно-желтого или оранжево-желтого цвета; верхнегубные щитки тоже светлые, обыкновенно белые, но всегда с темной каймой.
Большие круглые огненные глаза благодаря выдающимся надглазным щиткам, под которыми они лежат, производят впечатление коварства и злобы и действительно помогают отличить гадюку, особенно если не забывать, что ни у какой другой змеи зрачок не имеет вида косой продольной щели, направленной спереди и сверху вниз и назад. При ярком солнечном свете эта щель стягивается в едва заметную линию, а в темноте сильно расширяется. Цвет радужной оболочки обыкновенно яркий огненно-красный, у темных самок светлый красновато-бурый.
Из разновидностей гадюки темную, которую в Германии называют 'адской змеей' ('Hollennatter'), долгое время считали особым видом (Vipera prester). Однако более внимательным наблюдателям скоро бросилось в глаза, что почти все 'адские змеи' были самки, а когда наконец достали беременных 'адских змей' и убедились, что их детеныши ничем не отличались от детенышей обыкновенной гадюки, то не было никаких сомнений, что мы имеем здесь дело с разновидностью.
Область распространения обыкновенной гадюки не только больше, чем у какой-либо другой змеи, водящейся в Европе, но и обширнее, чем у всякой наземной змеи вообще: она простирается, по Штрауху, от Португалии на восток до острова Сахалин, в Скандинавии переходит за Полярный круг, на юге достигает, с одной стороны, средней Испании, с другой - северной границы Персии.
Хотя на этом огромном пространстве то тут, то там ее нет, но всегда только на очень ограниченных местах. Вообще же она живет во всяких местностях, как бы различны они ни были: в лесах и в пустынях, на горах, лугах, полях, болотах и даже в степях. Первые условия ее довольства - это удобные уголки, куда бы она могла заползать, достаточная пища и солнечный свет; в остальном она, по-видимому, не предъявляет особых требований к той местности, в которой поселяется. Каменистые отлогости и скалы, поросшие кустарником, пустырь, чаща лиственного или хвойного леса, в котором есть прогалины, доступные солнцу, особенно же болотистые местности или степи дают ей все необходимое для жизни. На таких местах она встречается иногда в ужасающем количестве: в одном лесу Люнебургского герцогства во время сенокоса в течение трех дней и на очень небольшой площади было убито штук тридцать гадюк. Некоторые пустынные местности в северной Германии пользуются дурной славой из-за множества этих ядовитых змей. Вблизи Берлина есть отдельные участки леса, куда по милости гадюк женщины, косящие траву, приходят не иначе, как в высоких сапогах. В чистом высокоствольном лесу она не встречается, но не избегает большого леса, если почва покрыта травой, также переселяется мало-помалу в местности, где долго не появлялась, если почва изменяется таким образом, что она может найти тут убежище и добычу; при обратных же обстоятельствах снова уходит. 'В Тюрингенском Лесу, - рассказывает Ленц, - увеличение числа гадюк сначала было вызвано тем, что там, где рубили деревья для нового посева, почву взрывали большими глыбами, под которыми сейчас же разводились ящерицы и мыши, а позднее и гадюки. Теперь при правильном лесном хозяйстве подобные вещи совершенно прекратились; на вырубленных участках сажают молоденькие деревца, взятые из питомников, ямы уничтожают, а вследствие этого число гадюк сильно уменьшилось'. Наоборот, Бетхер уверяет, что на горах около Фрейберга в Саксонии, где прежде гадюка попадалась нередко, но и нечасто, он в течение трех лет, от 1862 до 1866 года, не видал ни одной, несмотря на ежедневные охоты за жуками в течение лучшего времени года и на то, что он с особенным вниманием выискивал змей (ужей было поймано много). Он не мог даже достать ни одного экземпляра гадюки для Фрейбергского музея, который тогда создавался. Теперь эти змеи опять появились: в течение 1885-1890 года было поймано несколько штук и доставлено Бетхеру.
Эта змея живет в каком-нибудь найденном отверстии в почве, под корнями дерева или между камнями, в мышиной или кротовой норке, в покинутой норе лисицы или кролика, в расселине почвы - вообще в каком-нибудь подобном убежище, вблизи которого по возможности находится небольшое открытое место, где она могла бы греть на солнышке свое тело. Когда желание спариться не побуждает ее бродить по окрестностям, гадюку всегда можно найти днем вблизи ее убежища, куда при малейшей опасности она возвращается настолько поспешно, насколько позволяют ее сонливость и лень. При приближении грозы, по наблюдениям Ленца, она совершает небольшие экскурсии, но обыкновенно днем никогда не уходит далеко от своей норы. Ленд утверждает, что гадюка чисто дневное животное, 'так как мало найдется животных, в такой степени любящих выставляться на солнце'. Но к этим словам он прибавляет, что трудно узнать, что она делает ночью. 'Я не сомневаюсь в том, что в теплые или душные ночи гадюки остаются на поверхности земли или заползают только под мох. При лунном свете я тихонько подкрадывался к своим пленницам и нашел, что часто они совсем спокойно лежат, но иногда и проворно ползают; два раза я приходил в лунные ночи совершенно один и так тихо, как только возможно, на места, где, как я знал, есть гадюки, но не находил ни одной, хотя из этого нельзя вывести никакого заключения, так как среди бела дня и в самую прекрасную погоду можно не найти ни одной змеи. Известно только, что после заката солнца редко можно найти змей на открытых местах; они заползают под мох, в траву и пр.'. Если бы случай научил нашего исследователя, как научил меня, если бы он на тех местах, на которых напрасно искал гадюк при лунном свете, зажег бы темной ночью огонь, то он изменил бы свое мнение. Особенная 'любовь' гадюки к солнечному свету доказывает только одно: она, как и ее родичи, больше всего любит тепло и старается доставлять себе это наслаждение как можно чаще, но это еще не доказывает, что она дневное животное. Бросающаяся в глаза каждому леность, которую она обнаруживает, когда греется на солнце, равнодушие ко всему, что не касается ее непосредственно, указывает на то обстоятельство, что днем она находится не в бодром состоянии, а скорее в каком-то полусне. Все ночные животные без исключения, любят солнце, хотя боятся и избегают света; самым красноречивым доказательством этого служат кошка или сова, которые тоже греются на солнце; пойманные совы погибают, если их продолжительное время лишают солнца.
Для гадюки же, животного пресмыкающегося, температура тела которого увеличивается или уменьшается в зависимости от окружающей среды, составляет самую насущную потребность часами лежать, растянувшись на солнышке; для нее истинное благодеяние дать телу теплоту, которой не может доставить ему вяло обращающаяся кровь. Но эта змея отнюдь не дневное животное, точно так же, как и все другие из этого семейства. Недаром она наделена зрачками, способными необыкновенно расширяться и сокращаться, недаром глаза ее защищены выдающимися бровными щитками, а у других сходных с ней видов - кожистыми образованиями, которые можно сравнить только с осязательными волосками ночных хищных млекопитающих, потому что каждый орган, каждая способность, которой обладает животное, находит свое применение. Только с наступлением сумерек гадюка начинает свою деятельность, свои занятия, свою охоту. Чтобы убедиться в этой истине, тому, у кого есть пойманные змеи, стоит устроить клетку таким образом, чтобы видеть, что в ней происходит, не будучи замеченным животными, или же ночью зажечь огонь на месте, где часто попадаются гадюки. Необычный свет удивляет животных, ночью очень оживленных, и они спешат поближе познакомиться со странным явлением, подползают к самому огню, с удивлением смотрят на пламя и, по-видимому, неохотно решаются уползти. Таким образом, тот, кому надо поймать гадюк, гораздо легче достигнет цели ночью с помощью огня, чем днем; он поймает их даже на тех местах, где напрасно искал днем, конечно, в случае, если в этой местности действительно есть гадюки или другие ночные змеи.
Против того мнения, что гадюка скорее ночное, чем дневное животное, Блум выставляет все сообщения, полученные им, и собственные наблюдения. Они сводятся к тому, что 'после заката солнца, даже гораздо раньше, гадюка заползает в свою норку и выползает оттуда ночью только в очень теплую, душную погоду. Тогда действительно она повсюду разгуливает и отправляется за добычей. В горах, где большей частью из всех змей только и водится гадюка, а в северных местностях даже на низменностях, где летом ночи всегда холодные, она никогда не покидает ночью своего убежища, так что там она принуждена искать добычу днем. Как дневные животные известны и другие змеи с щелеобразным зрачком. Из группы волкозубых змей индийские виды питаются, по мнению Гюнтера, веретеницами, которых им приходится ловить днем; африканские едят мышей и других маленьких ночных млекопитающих. Возможно, что щелеобразные зрачки и выдающиеся надглазные щитки полезны гадюке при отыскивании мышей в норках. Доказательством того, что она это делает, служат мышата, которых много раз находили у нее в желудке'. Гомейер часто встречал гадюк, отправлявшихся за добычей днем, а однажды наблюдал, как гадюка нападала на птичку.
Заблуждение относительно времени, в которое гадюка предается деятельности, оправдывает отчасти распространенные всюду взгляды о ее нраве, которые и я прежде разделял. Кто наблюдал ее днем, скажет истинную правду, назвав ее крайне вялым, неподвижным, тупым к восприятию внешних впечатлений и неумным животным, даже сравнительно с другими змеями, но человек, наблюдавший ее ночью, составит себе совсем другое мнение. Правда, она и тогда не может соперничать в ловкости и проворстве со стройным ужом или медянкой; но все же ночью остаются только слабые признаки вялости, медлительности и осмотрительности ее дневных движений. Она делается подвижной и проворной, во всех направлениях ползает по своей клетке, а на свободе по той области, в которой охотится, и в противоположность своему дневному поведению, обращает внимание на все, что кругом происходит. Наблюдения и проведенные опыты показали, что гадюка довольно быстро передвигается по ровному месту, но может взобраться по кривому стволу дерева, а также отлично плавает. Воду она избегает совсем не в той степени, как думают обыкновенно. Она не так любит воду, как уж и его родичи, но совсем не боится близости воды.
Сомнительно, что у нас сложилось верное мнение об остроте ее зрения, и никогда не присоединюсь к мнению лиц, приписывающих ей слабое зрение на основании наблюдений, произведенных днем. Нуждается в подтверждении и наш приговор относительно ее умственных способностей. Об уме в собственном смысле у этой змеи не может быть и речи. Беспристрастное наблюдение выставляет ее крайне глупым животным, чудом умственной несостоятельности. Самой выдающейся чертой ее характера является безумная ярость. Все непривычное возбуждает ее гнев, но она не делает различия, поддается самому грубому обману и никогда не научается опытом.
Почти с одинаковым бешенством кусает гадюка как живое существо, так и палку или палец, показываемый ей за стеклом. Она разбивает себе морду в кровь, не сознавая, что ее злость бесцельна; когда она рассержена, то в бешенстве кусается прямо на воздух, если нечего больше кусать. Она не в состоянии отличить опасное от безопасного, по этой причине она вряд ли знает страх и не всегда обращается в бегство даже при очевидном превосходстве силы ее врага. Ни одно животное нельзя так легко поймать или убить, как гадюку. На вид она упорно ожидает приближающегося врага, а между тем иногда совершенно забывает все окружающее. Не надо обманываться, принимая такое поведение за храбрость; этой последней у нее нет, самое большее, что можно ей приписать, это упрямство. У нее не хватает ума даже на хитрость; настоящее лукавство ей чуждо. Когда она собирается схватить добычу, она обыкновенно шипит так громко, как будто дело идет об обороне. Всякого рода раздражение вызывает в ней сильный гнев. Нечего и говорить, что подобное создание никогда не заключает дружбы с другими животными, что приручить его нельзя; такие ограниченные умственные способности не поддаются развитию.
Это описание верно, пока речь идет о дневной жизни гадюки, но теперь я сомневаюсь, чтобы оно имело какое-нибудь значение для изображения ее ночных похождений. Кто наблюдал га-лаго, летучую мышь или сову днем, вряд ли составил себе правильное мнение об их характере и привычках. Можем ли мы предполагать обратное у живущих ночью пресмыкающихся? Думаю, что нет. Против этого говорят даже во всех отношениях скудные и недостаточные наблюдения, которые мы можем делать над пойманными гадюками в клетке. А какие открытия могли бы повести за собой наблюдения их жизни на свободе! С моим теперешним опытом я думаю, что могу высказать мнение, что все ночные змеи, а с ними и наша гадюка, ведут себя по ночам приблизительно так же, как дневные змеи, деятельность которых мы в состоянии наблюдать. Например, они наверно действительно охотятся за добычей, а не только лежат на одном месте в ожидании, чтобы какая-нибудь добыча приблизилась к ним, как это можно было заключить из наших прежних наблюдений. Чтобы оправдать этот взгляд, я могу теперь привести следующее наблюдение. В прекрасную летнюю ночь, в полнолуние, Штрук шел со своим другом по широкой дороге через смешанный лес. Около 11 часов друзья расположились отдохнуть около дороги; через некоторое время они услышали шуршание шагах в 17 от себя и увидели мышь, которая быстро выбежала из кустарника на дорогу, преследуемая змеей. Охота эта происходила на дороге на расстоянии 15 шагов; змея нагнала мышь, зашипела и схватила добычу. Спутник Штрука, лесник, взял ружье, выстрелил и нашел мертвую мышь и издыхающую гадюку. Тот же наблюдатель заметил, что гадюки приползают к тем огням, которые зажигают ночью, чтобы сгонять зверей с зерновых хлебов, в том случае, если люди сидят смирно; если же кто-нибудь идет на гадюк с дубиной, то они дают тягу.
Характер гадюки, насколько мы его знаем, нимало не симпатичен, а слепое, безграничное бешенство, выказываемое при раздражении, просто отвратительно. 'Однажды, - рассказывает Ленц, - я дразнил гадюку целый час, причем она беспрестанно фыркала и старалась меня укусить, так что наконец мне это надоело, но ей ничуть. В таком бешенстве, если предмет, рассердивший ее, удалился, она бросается и кусает воздух или кучки мха и тому подобное, а чаще всего, если дело происходит на солнце, то кусает свою тень или тень других предметов. Она тогда свертывается и втягивает шею в середину образующегося таким образом плоского кружка, чтобы при каждом укусе быстро выдвинуть ее на 15, самое большее на 30 см. Втягивание шеи всегда есть знак, что гадюка хочет укусить; она почти никогда не кусает, не приготовившись таким образом, и сейчас же после укуса опять быстро втягивает шею, если она впилась зубами не так крепко, что это становится для нее невозможным. Даже если перед ней держать предмет величиной с мышь, она, кусая, часто промахивается, значит, прицеливается плохо (как почти все ядовитые змеи). Когда гадюка разозлится и собирается кусаться, она не только втягивает шею, но, если у нее есть время опомниться и если предмет, рассердивший ее, не вдруг приближается, то она часто и быстро высовывает язык приблизительно на длину своей головы, причем глаза у нее горят, но во время укуса язык у нее втянут; она также редко трогает им предмет, который собирается укусить. Когда враг настигает ее вдруг, и она тотчас же кусает его, то редко шипит предварительно, но чем больше у нее времени опомниться, тем более растет ее раздражение и тем сильнее и продолжительнее она шипит. Это шипение или фырканье производится с закрытым ртом и вызывается тем, что она вдыхает и выдыхает воздух сильнее, чем обыкновенно; оно состоит из двух разных, хотя несколько сходных между собой звуков, перемежающихся друг с другом приблизительно в промежуток времени, необходимый человеку для вдыхания и выдыхания. При выдыхании воздуха звук силен и низок, при вдыхании - слабее и выше. Я прикрепил на конец палки пушок и держал его перед носом гадюки, которая продолжительно и сильно шипела; таким образом я мог ясно наблюдать вдыхание и выдыхание, но нашел, что движение воздуха при этом ничтожно. Вообще, когда гадюка злится, то она так сильно надувается, что даже самая худая кажется толстой и жирной. Еще сильнее раздувается она, если ее бросишь в воду, но это она делает для того, чтобы уменьшить свой удельный вес посредством втягивания в себя воздуха. Она всегда настороже и одинаково готова и к защите, и к нападению. Поэтому, если ее ничто не тревожит, почти всегда находишь ее с приподнятой несколько на сторону головой. Хотя днем она довольно плохо видит, но все же очень хорошо умеет различать приближающиеся к ней предметы, и легко можно заметить, что она охотнее других хватает теплокровных животных, особенно мышей. Также замечают, что если ее посадить в очень светлое стеклянное помещение, то она скорее бросается на обнаженную руку, поднесенную снаружи к стеклу, чем на рукав или палочку, если ими дотронуться до стекла. 'В неволе в просторном ящике она очень хорошо уживается со всеми маленькими животными, кроме мышей. Я даже часто видел, как ящерицы, лягушки и птицы, однажды приученные, спокойно грелись на солнышке, сидя на гадюке, а на свободе тоже встречал гадюк, на которых уютно располагались ящерицы. Однажды я был свидетелем премилой сцены. В ящике со змеями солнце освещало только маленькое пространство, которым гадюки и овладели тотчас же. Тогда приползла ящерица и, поискавши напрасно свободного места, преспокойно укусила одну из гадюк за бок, чтобы заставить ее уступить место, но та даже не шевельнулась. Наконец ящерица улеглась подле гадюки не на солнце. Другие змеи и веретеницы тоже охотно помещаются около гадюки, на ней и под ней, как будто она принадлежит их семье. Она не обращает внимания на жуков, бегающих у нее по телу; если же они ползут по голове, то стряхивает их, но не сердится.
Повсюду распространено мнение, что гадюка прыгает и в гневе преследует врага на большое расстояние. Ни я, ни мой охотник за змеями не видели этого; также ничего подобного не рассказывали мне люди, хорошо знакомые с гадюкой. Часто не только в комнате, но и на воздухе я прилагал все старания, чтобы заставить гадюку прыгать, но напрасно. Однако, все же большое удовольствие подразнить гадюку прутиком, застигнув ее неожиданно на месте, которым она, по своему мнению, владеет нераздельно, и где она удобно расположилась отдыхать. Иногда она свивается так, что образует небольшую башенку, на верху которой помещается угрожающая головка, а иногда лежит широким кольцом. Все ее мускулы находятся в постоянном движении, так что нельзя хорошенько разглядеть цвет тела, и, точно молния из темной грозовой тучи, поминутно вздрагивает в воздухе голова, старающаяся укусить нарушителя покоя. Но я никогда не видел, чтобы она намеренно прыгнула хотя бы на 30 сантиметров вперед; только иногда, когда ее неожиданно застигнуть в вытянутом положении, и у нее нет времени свернуться кольцом, то она втягивает шею и потом быстрым движением выдвигает ее вперед и кусает, причем иногда случается, что это движение перемещает несколько вперед и остальное тело.
Часто в слепой злобе гадюка выдает себя сама, когда, спрятавшись в траве или в кустарнике и совершенно не замечаемая проходящим мимо, она, вместо того, чтобы тихо лежать, начинает дико шипеть и кусает человека, так что часто он замечает ее только тогда, когда она уже укусила или его самого, или башмак, или платье. Иногда гадюка обращается в бегство, укусив раз или два, но чаще она убирается восвояси, как только замечает поблизости людей. Это случается постоянно ночью, когда она бодрствует, и вследствие этого происходит то явление, что в это время она гораздо реже кусает людей, чем это обыкновенно предполагают, даже если принять во внимание, что после захода солнца ее излюбленные места мало посещаются'.
Пища гадюки состоит преимущественно, хотя и не исключительно, из теплокровных животных, особенно мышей, которых она предпочитает всякой другой еде; она ест даже землероек и молодых кротов. Особенно страдают от нее, по словам Ленца, земляные полевки, потому что они самые медлительные и добродушные из всех видов мышей; гораздо менее достается быстрым, хитрым обыкновенным полевкам. Нет пощады и землеройкам. Хотя мне и не приходилось находить кротов в желудке у гадюки, но я ничуть не сомневаюсь, что, найдя случайно гнездо с кротятами, она с аппетитом полакомится их жирным мясом. Из наблюдений Ленца следует, что она ловит мышей не только на земле, но и под землей, в желудке вскрытых им гадюк он часто находил маленьких, совсем голых мышат и землероек, которых можно было добыть только в гнезде под землей. Птенчики, особенно тех птиц, которые гнездятся на земле, часто становятся жертвой гадюки, и очень правдоподобно, что она опустошает немало гнезд. На это указывает поведение старых птиц, которые поднимают крик и обнаруживают величайшее беспокойство, как только завидят гадюку. Лягушек она ест только в случае крайности, ящериц - пока они молоды. 'Замечательно, - рассказывает Ленц, - насколько у гадюки врожденная неодолимая потребность умерщвлять мышей. Даже в неволе, где она добровольно обрекает себя на голодную смерть и, если ее не раздразнить, нелегко кусает других животных, даже тут, как только завидит мышь, ее глаза начинают гореть от дикой жажды крови, и она бросается на мирного зверька; она умерщвляет его с бешенством, но никогда не ест. Как только бедный зверек лежит перед ней без дыхания, к гадюке возвращается спокойствие, точно коварная злодейка утолила в крови ненавистного врага долго сдерживаемую жажду мести. Я часто видел подобные сцены. В ящик, в котором жили 10-12 гадюк с другими змеями, веретеницами, ящерицами, лягушками, иными животными, и где царили полный мир и взаимное доверие, я вдруг пускал мышь. Бесстрашно бегает она кругом, воображая, что попала в хорошее общество, и ничуть не боится прыгать по телу и голове гадюк. Но вот они втягивают шею и голову, их глаза горят, язык высовывается и быстро движется, во всех углах слышится шипение и все открытые пасти направляются на нее с целью укусить. Мышь еще не знает, на кого они нападают. Она увертывается от укусов, прыгает во всех направлениях, но нигде не находит покоя. Наконец ядовитые зубы настигают жертву; она содрогается, распухает, шатается, падает и умирает. Возбуждение еще не улеглось; там и тут слышится шипение и вытягивается на воздух пасть, но скоро, со смертью врага, водворяются мир и тишина'.
Как и другим змеям, гадюке не приносит вреда продолжительное голодание, но зато, если уж улыбнется ей счастье на охоте, то она вволю наедается. В своих исследованиях Ленц нашел в пищеводе и желудке одной гадюки трех больших мышей, одну за другой.
Летняя жизнь гадюки начинается в апреле, хотя во время благоприятной весны ее замечают уже в марте вне ее зимнего убежища, а в особенно теплую погоду можно видеть иную гадюку и раньше, как исключение, даже зимой. '19 января 1875 года, - пишет Гримм, - около трех часов пополудни я стоял на юго-западной опушке старого дубового леса, богатого выгнившими пнями, где предполагалась охота. Солнце довольно сильно грело, и хоть на всей земле еще лежал снег, но с одной стороны леса, покрывавшего пологую покатость, почва оттаяла и была совершенно суха. Около одного из пней лежала, греясь на солнышке, гадюка, не совсем свернувшаяся и, по-видимому, мертвая. Но когда я тронул ее палкой, то она довольно поспешно поползла к ближайшему стволу дерева. Пока я старался удержать ее, чтобы поймать живьем, подскочил слишком усердный загонщик и убил ядовитое животное'.
В зимнем убежище гадюки обыкновенно собираются порядочными обществами. 'В 1816 году, - пишет пастор Трейсе Ленцу, - несколько дровосеков работали в теплую погоду на дороге, для починки которой пришлось ломать значительные стены из песчаника в которых было много трещин и щелей, и тут нашли на один-два метра ниже поверхности земли десять гадюк в состоянии зимней спячки. Сначала дровосеки приняли их за веревки, но, вытащив первую с помощью кирки, признали за гадюку, достали остальных, размещенных в разных трещинах, и убили всех. Животные были найдены свернувшимися между камнями, вялыми и в состоянии оцепенения. По бокам стен не было заметно трещин, так что гадюки, должно быть, заползали туда сверху, где было несколько щелей'. Сообщение Вагнера совершенно согласуется с этим. 'Зимой 1829-1830 года, на расстоянии одного часа пути на запад от города Шлибен, были найдены девять гадюк в болотистой местности, над поверхностью воды, в старом пне. Они тесно прижались друг к другу, почти не выказывали признаков жизни и были все вместе убиты. Вместе с гадюками нашли хорька, который, вероятно, искал себе там пищу и тоже был убит'. Гомейер сообщает мне еще доказательство этого факта. 'Гадюка совершает зимнюю спячку целым обществом. По наблюдениям моего брата, находят 15-25 гадюк, лежащих вместе под корнями можжевельника и под старыми полусгнившими ольховыми и березовыми пнями, куда они сползают с началом холодов, чтобы остаться там до возвращения весны. Обыкновенно, когда дровосеки выкорчевывают старые корни, то находят такие спящие общества и, понятно, убивают всех членов их. С истинным удовольствием открыли мы, что хорек знает об этом факте гораздо больше, чем знали мы до сих пор. Зимой он отыскивает подобные логовища и таскает оттуда животных, сколько ему нужно. Мой брат, доставая хорька из норы среди зимы, нашел несколько лягушек и трех гадюк, которых животное натаскало в нору, проявив сначала предосторожность - перекусив им спинной хребет у самой головы. В заключение еще замечу, что зимний сон гадюки не очень крепок: при некотором беспокойстве она поднимает голову, начинает медленно ползать и высовывает язык, однако глаза кажутся усталыми и тусклыми'.
По мнению Блума, половая зрелость наступает не раньше четвертого года. Спаривание начинается только тогда, когда весенняя погода установилась, обыкновенно около конца апреля или начала мая. Как исключение, случается, что гадюки спариваются и в необычное время. Так, например, в 1848 году Эффельдт нашел пару совокупившихся гадюк 15 марта; также и Ленц рассказывает, что 18 декабря, в прекрасную теплую погоду видели однажды двух спарившихся гадюк. Поэтому он считает возможным, что детеныши рождаются у них иногда уже весной. Обыкновенно гадюки выводят детенышей в августе и сентябре. Весьма вероятно, что эти животные совокупляются ночью, но остаются несколько часов, обвившись друг с другом, так что их можно увидеть еще и на следующий день, лежащих на выбранном месте. Как было уже замечено, случается, что во время совокупления несколько пар гадюк свиваются вместе и образуют целый клубок, что, весьма возможно, и дало повод к древнему сказанию о голове Горгоны. 'В апреле 1837 года, - рассказывал мне Эффельдт, - отправился я, как часто это делаю в это время, в деревню Иоганнисталь, расположенную в 10 километрах от Берлина, чтобы наловить там гадюк. Тогда я еще не знал' что все гадюки - ночные животные, и так как прибыл на место, где предполагал охотиться, уже довольно поздно вечером, то думал отложить поиски до следующего утра. Однако после заката солнца я вышел в лес, не столько ради животных, как для того, чтобы насладиться прекрасной погодой. К крайним домикам деревни примыкал лесок, состоявший преимущественно из ольхи и густо поросший ежевикой. Он был до того полон гадюк, что ежегодно то тот, то другой житель деревни бывал ими укушен, и даже гадюки приползали к людям, как случается читать подобные вещи об южных странах. В лесу я встретил знакомого лесничего, который еще издали приветствовал меня восклицанием: 'Ну, если вы сегодня опять хотите ловить гадюк, то вы пришли вовремя; я только что видел их целую кучу'. По моей просьбе мой знакомый вернулся, но подвел меня только на известное расстояние к указанному месту, 'потому что, - уверял он, - ни за что на свете не подошел бы он к этому комку гадюк, даже не решился бы выстрелить в них, так как злые животные тотчас же бросаются на человека и долго преследуют его'. После продолжительных поисков я понял, к величайшему удивлению, что лесник сказал мне действительно правду. Около ольхового пня, окруженного молодыми побегами, совсем близко к тропинке, лежало 65-78 гадюк, свернувшихся и спутавшихся друг с другом самым удивительным образом: самцы и самки лежали вперемешку, несколько парочек уже совокупились, другие свились с ними. Когда я подошел, все они подняли головы, высунули языки и зашипели, но упорно оставались на том же месте, не сделав ни малейшей попытки спастись бегством; они не тронулись даже тогда, когда я стал трогать их и дразнить прутиком. Поздний час помешал мне предпринять что-либо, поэтому утром на следующий день я снова отправился на это место, не столько ожидая застать еще клубок гадюк, как надеясь встретить многих из виденных вчера животных. Каково же было мое удивление, когда, подойдя к знакомому месту, я нашел не только вчерашних гадюк на прежнем месте, но заметил, что за ночь их число еще увеличилось. Состояние животных существенно переменилось; теперь при ярком солнечном свете они были несравненно спокойнее и равнодушнее, чем накануне вечером, и потому мне удалось с помощью сачка на длинной палке поймать всех их и посадить в хорошо закрытый ящик. Тогда я отправился обратно в Берлин, сгорая от любопытства узнать, что будет дальше. Однако дорога в продолжение нескольких часов и постоянная тряска, вероятно, побеспокоили их: когда я приехал домой, клубок совсем размотался. Десять лет спустя, я узнал от преемника того лесничего, что он наблюдал у гадюк совершенно такие же факты'.
По исследованиям Ленца, гадюки спариваются только тогда, когда достигают почти полного роста; этот исследователь не нашел ни одной гадюки менее 50 см длиной, в теле которой были бы яйца, достигнувшие полного развития. Число детенышей, производимых на свет самкой, зависит от возраста и величины матери: более молодые мечут пять-шесть детенышей, постарше - 12- 14, даже 16 штук. Ленц наблюдал и очень подробно описал самый ход рождения. 'Когда гадюка кладет яйца, - говорит он, - то лежит вытянувшись и выжимает одно яйца за другим из отверстия кишечника, в котором оканчиваются яйцеводы, понятно попеременно, так что если положено яйцо из одного яйцевода, то второе следует уже из другого. Во время кладки гадюка поднимает хвост криво и часто дугообразно, а туловище ее лежит на земле. Сначала это последнее до самого хвоста равномерной толщины, но как только положено первое яйцо, наблюдатель видит очень ясно, как подвигается следующее, и замечает, что перед каждым яйцом тело сужается, чтобы пропихнуть его дальше и, наконец, совсем выдавить. Между появлением яиц проходят каждый раз несколько минут, иногда четверть часа или даже целый час. В продолжение кладки яиц гадюка, по моим наблюдениям, чрезвычайно спокойна. Как только яйцо положено, находящийся там детеныш вытягивается, разрывает тонкую яичную оболочку и выползает из нее. Но у него на теле висит еще желточный мешок; животное освобождается от него, разрывая во время ползанья пупочные сосуды, и тогда, обладая уже полным развитием, не помышляя ни о матери, ни об отце, начинает трудный жизненный путь на собственный страх.
Я должен заметить, что гадюка родится злой и остается злой до конца жизни. Маленькие гадюки, только что вылупившиеся из яйца и еще мокрые, шипели и сердито кусались, когда я трогал их, но должен признать, что не все появляются на свет с одинаковой злостью, всегда находятся более спокойные даже между детенышами одной и той же матери. Особенно забавно наблюдать, как маленькие, едва вылупившиеся из яйца гадючки, которые только начинают ползать и знакомиться со светом, обыкновенно не забывают время от времени разевать пасть, высовывают свое смертоносное орудие - ядовитые зубы - расширяют затылок и приготовляются к предосудительному ремеслу. Тотчас после рождения они бывают от 18 до 23 см длины или немножко больше, а в середине тела имеют сантиметр толщины. Голова, щитки, чешуйки, зубы и прочее у них устроены, как у взрослых, но все тело покрыто очень тонкой, прозрачной и неплотно прилегающей кожицей, отчего цвет тела кажется бледнее. Через несколько минут или часов после рождения они сдирают с себя эту кожицу, совершенно так же как и взрослые; таким образом, линяние является первым важным делом их жизни. Между родившимися у меня маленькими гадюками я всегда находил только пятую часть самцов, впрочем, и у родившихся на свободе всегда встречаешь гораздо больше самок, чем самцов, между тем как между взрослыми число самок и самцов одинаково. Что может быть причиной этого явления?
Следует еще заметить, что у гадюк нет и следа родительской любви, любви детенышей к родителям и детенышей между собой. Тотчас после рождения каждая маленькая гадюка идет своей дорогой, вовсе не требуя попечения матери, которая и сама совсем не обращает внимания на детенышей: гадюки одного помета не выказывают никакой связи между собой. Маленьких гадюк встречаешь всегда поодиночке, причем каждая очень хорошо сознает свою силу и выказывает много смелости. Однако имеют ли они уже свойственный взрослым смертельный яд, хотя бы в более слабой степени? Вопрос этот заслуживает внимательного исследования. Для этого я вынул из тела убитой матери детеныша, который должен был родиться дней пять спустя, затем я несколько раз проколол иголкой его голову в том месте, где находятся ядовитые железки, и этой иголкой ранил клеста, который от этого вовсе не пострадал. Я повторил этот опыт с другой маленькой гадюкой и с другим клестом и получил тот же результат. Вскоре после этого я пустил мышонка в ящик, где находилось 16 родившихся у меня гадюк, имевших около шести дней от роду. Мышка сначала вовсе не выказывала страха, но, бегая по ящику взад и вперед, она везде слышала тихое, но сердитое шипение: все гадюки на нее грозно смотрели и кусали ее, когда могли. Она старалась избежать опасности, бегая из стороны в сторону, однако получила десять укусов, из которых самые сильные были в морду и в левую заднюю ногу. Два раза даже случилось, что маленькая гадюка так впилась в мышку зубами, что она некоторое время тащила ее за собой. Я тогда вынул мышку из ящика, она хромала и усиленно чистила заднюю ногу и мордочку; затем стала слабеть, однако жила после этого около часа и, наконец, околела. Я пустил другого мышонка в ящик с 24 молодыми гадюками, и с ним случилось то же, что и с первым'. Другие наблюдения подтверждают сказанное. Из опытов Кирша оказывается, что гадюки через несколько минут после вылупления из яйца уже могут ранить смертельно. Большой вклад в изучение развития гадюк внес Петри. Этот наблюдатель получил взрослую гадюку, которую один из его друзей хотел убить палкой, и нанес ей настолько сильные повреждения, что животное несколько часов не двигалось. По светлым глазам гадюки Петри понял, что она еще жива и отнес ее в клетку со змеями, стал употреблять оживляющие средства, окропил свежей колодезной водой и особенно обильно полил пораненное место на спине. На следующий день к полудню он нашел змею в ее естественном положении, немного свернувшейся, а по прошествии восьми дней она стала такой же бодрой и так же кусалась как всякая другая змея. Почти через месяц после этого гадюка произвела на свет в один день десять детенышей, из которых четыре были мертвы, а остальные вскоре околели. На следующую ночь змея родила еще одного детеныша, который, подобно другим животным этого вида, особенно сердито кусался и жил с матерью в одной клетке, но 6 декабря околел от истощения. Но 12 декабря, к своему немалому удивлению, Петри нашел в клетке опять троих детенышей, хотя мертвых, но вполне развитых, которых старая гадюка могла родить только в последние холодные дни, так как один из детенышей лежал еще в мягкой, кровяной слизи. Таким образом, через 15 недель после первого помета гадюка принесла еще трех совсем выношенных детенышей. Этот удивительный факт Петри объясняет вполне справедливо, ранением матери и таким предполагаемым положением трех яиц, что их развитие должно было приостановиться до полного заживления раны.
Если Ленц говорит, что гадюка остается злой до конца жизни, то это относится также и к поведению ее в неволе. Во всяком случае, с течением времени ее необузданная и бестолковая ярость несколько притупляется: она кусается меньше и реже, чем вначале, но никогда ее нельзя действительно приручить, никогда не удается довести до того, чтобы она не кусала хозяина, и поэтому обращение с ней всегда остается опасным. Замечательно то, что даже при самом заботливом уходе она принимает пищу в клетке только в исключительных случаях. 'Кажется, - говорит Ленц, - что с той минуты, как змея попадает в ненавистную неволю, она принимает намерение уморить себя голодом, потому что, почти всегда без исключения, она или тотчас же, или через несколько часов выплевывает принятую пищу, даже в том случае, когда ее поймали так ловко, что придавили только хвост. Иногда она выплевывает пищу, как только ее поднимут за хвост, чаще, в то время как ее несут домой в капсуле для собирания растений или в мешочке, часто также, когда она уже полежала спокойно некоторое время в отведенном ей помещении. В неволе я давал ей, кроме мышей, маленьких птичек, лягушек, ящериц и других животных, как, например, всевозможных насекомых, мучных червей, муравьиные яйца, дождевых червей, древесных лягушек, птичьи и черепашьи яйца, молодых змей других пород, хлеб, семена и т.д., но она не обнаруживала ни малейшей охоты ко всем этим лакомствам. Она съедала только муравьиных куколок, но не переваривала их надлежащим образом. Я делал попытки впихивать маленьких мышат долго голодавшим гадюкам, причем хватал их левой рукой за затылок, а в правой держал щипцами мышонка, вталкивал его в пасть и пропихивал палочкой в пищевод. Но, к несчастью, подобное предприятие не помогало, через некоторое время гадюка все-таки выплевывала введенную пищу'. Такое упорное пренебрежение пищей есть общее правило, но бывают и исключения. Если гадюке устроить клетку, которая очень походила бы на болотную почву, то она иногда решается принимать пищу добровольно. В последнем убедились Эрбер, Эффельдт, а также и я. 'Многие испытанные исследователи змей, - говорит первый, - уверяли меня, что наша местная гадюка никогда не ест в неволе, поэтому я перестал снабжать ее пищей. Как же был удивлен, когда однажды вечером в середине октября застал гадюку, в то время как она ела одну из только что убитых молоденьких мышек, которых я незадолго перед этим посадил в клетку!' Эффельдт уверял меня, что между бесчисленными гадюками, которые жили у него в неволе, было несколько таких, которые приучались есть, а одна даже правильно принимала пищу. Но это только исключения; общее правило таково, что пойманные гадюки обрекают себя на голодную смерть и редко выживают дольше девяти месяцев.
Что касается до истребления вредных животных, то среди всех змей гадюка приносит самую большую пользу, а между тем никто не благодарит ее за ее заслуги, все стараются уничтожать ее, где и как только могут! В Германии редко случается, чтобы человек погибал от какого-нибудь хищного животного. Однако постоянно повторяются случаи смерти людей от укусов гадюки. Вероятно, Линк прав, рассчитывая, что в Германии ежегодно умирает два человека от укуса гадюки, и в 20 раз более людей бывают отравлены ее ядом, но спасены. Блум замечает, что по имеющимся у него сведениям в период времени с 1879 до 1888 года в Германии было 17 смертных случаев от укуса гадюки. Восемь случаев, почерпнутых из газетных и вообще недостоверных сообщений, не были сюда причислены; точно также не учел он и 14 лиц, умерших от укуса гадюки в Фолькмарсдорфе в королевстве Саксония за последние 10 лет, судя по запискам Гейте. 'Из 17 смертных случаев два приходятся на восточную, один на западную Пруссию, два на Померанию, один на Силезию, два на Гессен-Нассау, четыре на Баварию, один на Саксен-Веймар, один на Оль-денбург, один на Саксен-Альтенбург, один на Рейс младшей линии и один на Эльзас и Лотарингию. Укусы, не оканчивающиеся смертью, чрезвычайно многочисленны во всей Германии и часто сопровождаются серьезными заболеваниями. Во многих известных мне случаях замечалась продолжительная болезненность, а в некоторых даже полное омертвение укушенного члена. Нелегко назвать точное число укусов при общепринятых сообщениях, которые часто делают в подобных случаях, но я думаю, что без преувеличения можно определить количество укусов за последние десять лет числом 600'.
О действии яда у нас есть обстоятельный отчет, который тем более имеет значение, что принадлежит врачу, который испытал это действие на самом себе. Взрослая гадюка укусила Гейнцеля, как он сам рассказывает, в большой палец правой руки с правой стороны около ногтя; случилось это 28 июня после часа пополудни, когда он хотел перенести змею из одного помещения в другое. День был жаркий, животное - большое и раздраженное - не кусалось уже три дня, место очень удобно для укуса, так как змея могла совсем обхватить его челюстями и всадить зубы во всю их длину. Раны были так глубоки, что места их обозначались только несколькими каплями крови, наполнявшими постепенно ногтевую впадину, но, несмотря на это, боль при укусе была значительная. Хотя рассказчик выставляет себя выносливым на боль, но он задрожал всем телом, точно пораженный электрическим током; в минуту укуса чувствовал совершенно ясно, как боль с быстротой молнии передавалась по большому пальцу к внешней стороне запястья, потом вкось по направлению локтевой кости и выше по руке до подмышки, где ощущение остановилось. 'Я перевязал слегка палец, - рассказывает он, - и высосал рану; однако я ее не вырезал, не прижег и не вытравил, потому что вообще не придал значения этому случаю, а также потому, что составил себе о действии яда неправильное понятие, которое заставляло смотреть на все эти средства, как на не достигающие цели. С момента укуса был точно оглушен, через 5-10 минут почувствовал легкое головокружение и впал в короткое беспамятство, которое перенес сидя. С того времени головокружение не проходило у меня до полудня 30 июня. В 2 часа я во второй раз потерял сознание. Место укуса между тем сделалось синевато-серым, распухло и болело, как и весь палец. Обмороки становились у меня все чаще и чаще; однако усилием воли я мог отдалять их наступление на несколько минут, но зато тогда они были продолжительнее. Вся рука до самого плеча распухла так, что я едва мог поднимать ее; голос сделался таким беззвучным, что меня с трудом понимали; но при большем напряжении я был в состоянии уси лить его звук. В то же самое время живот стал пухнуть, что сопровождалось сильной болью: после трех часов в первый раз сделалась рвота, вскоре после этого меня прослабило. Затем начались не очень болезненные судороги в небольших участках брюшных мускулов, в различных частях тела и продолжительная судорога мочевого пузыря. Я был слаб в высшей степени, лежал большей частью на полу, плохо видел и слышал, чувствовал мучительную жажду и леденящий холод во всем теле так же, как и в распухшей руке, на которой стали появляться кровоподтеки как раз по направлению, указанному мне первой болью. Теперь боль причинял мне только распухший живот, потому что он делал не возможным глубокое вдыхание. В остальном дыхание не было затруднено, не чувствовалось ни усиленного сердцебиения, ни головной боли.
Окружавшие говорили, что мое лицо до того исказилось и осунулось, что я сделался совершенно неузнаваем. Часто я бредил, но вообще, когда не лежал в обмороке, был в полном сознании. Иногда я начинал говорить, но от слабости не мог или не хотел закончить предложение. В 7 часов, то есть через шесть часов после укуса, обмороки, общие судороги, рвота и понос прекратились, а вскоре после этого прошла и боль живота. Я выпил несколько глотков настойки опия и провел ночь, хотя без сна, но спокойно в постели, только боль распухающего тела беспокоила меня. Опухоль распространялась следующим образом: когда я в 7 часов исследовал свою руку, то вся она от самых пальцев распухла почти вдвое; укушенное место было синевато-черное и от него шел неправильный ряд синеватых и красных пятен по внутренней стороне запястья к локтю, и продолжался по всей руке до плеча. Подмышка также сильно и равномерно распухла, иногда нельзя было прощупать ни сосудов, ни желез'. В течение первой ночи рука распухла еще больше, и число кровоподтеков увеличилось настолько, что вся она покраснела и посинела. Опухоль и кровоподтеки распространились с плеча через грудь до края ребер, а на следующий день и на подвздошную кость; в распухших местах, температура которых была чуть-чуть выше, чем в остальном теле, боль усилилась, и больной чувствовал некоторое облегчение только во время испарины. Чувствительность при давлении и напряжении уменьшилась от мази, прописанной другим доктором, но каждая попытка подняться вызывала головокружение или продолжительный обморок. Когда выступал пот, боль и головокружение значительно уменьшились. Затруднение мочеиспускания продолжалось, пульс был маленький и слабый, аппетит хороший, сон в высшей степени беспокойный.
30 июня опухоль и кровоподтеки распространились в сторону по брюшной стенке, а также на бока до половины бедра, но дальше опухоль не пошла, а стала заметно опадать на пальцах. После продолжительной испарины к полудню прошло головокружение несколько облегчилось, аппетит был хороший и жажда умеренная. 1 июля опухоль кисти руки, живота и бедер опала, и одновременно прекратилось затруднение мочеиспускания, но оставалась еще значительная слабость, и все остальное было в пре жнем состоянии. 8 июля опухоль всей грудной клетки опала, новые кровоподтеки, которые постоянно образовывались в течение последних трех дней, показались в последний раз. Сон сделался спокойнее, хотя рука все еще сильно болела, а худоба бледность лица были очень заметны. В течение последующих восьми дней опухоль и кровоподтеки совершенно исчезли, но еще в продолжение трех недель ощущалась легкая боль при испражнении. 'Сегодня, 10 августа, через шесть недель после укуса, - заключает Гейнцель, - к вечеру показалась легкая опухоль правой руки. Кожа на всех распухших местах получила грязноватую окраску и стала очень чувствительна к нажиму и перемен погоды. Я не могу лежать на правом боку, вся правая рука бес сильна и болит очень сильно иногда часами. Я сильно похудел, не совсем еще избавился от озноба, часто без всякой причины чувствую целый день слабость и цвет лица у меня переменился. 5 - убежден, что укус непосредственно в большую вену почти всегда, влечет за собой смерть, и в подобном случае все попытки лечение бесплодны'.
По опытам Боллингера, при смертельных случаях отравления от укуса гадюки, смерть наступает в промежуток времени от одного часа до трех недель. Из 610 укушенных, о которых Боллингер получил сведения, умерло 59 человек: в этом случае смертность составляла приблизительно 10 %, но, по очень добросовестным сопоставлениям Блума, она составляет только 2,83%.
Как продолжительное действие может вызвать укус гадюки как одна капелька жидкости из ее зуба может отравить целую жизнь, показывает случай, сообщенный Ленцом, который я хочу пересказать здесь. Марта Елизавета Эгерт, из Вальтерсхаузена 60-летняя женщина в то время, когда Ленц писал свое 'Исследование о змеях', пошла как-то, еще будучи 19-летней девушкой босиком в степь и была укушена гадюкой в ногу. Сначала она обратила на это мало внимания, но скоро нога начала пухнуть опухоль и боль быстро распространились до верхней части туловища, так что она упала и не имела сил идти дальше. К счастью с ней была мать, которая и помогла девушке добраться до дома Позвали хирурга, который применял много средств. Состояли' больной постепенно улучшилось, но до 40 лет нога болела, при чем на ней постоянно выступали желтые, синие, красные пятна и чувствовалась боль. До этого времени, по совету разных знакомых и кумушек, пробовали какое-то другое средство. Но вдруг болезнь ноги исчезла и перешла на глаза, которые сильно болели некоторое время, затем больная совсем ослепла. По прошествии двух лет глаза постепенно выздоровели и стали опять видеть, но болезнь распространилась теперь по всему телу и выражалась болями в различных частях туловища и в конечностях. Так больная и оставалась в этом состоянии, а под конец еще почти совсем оглохла. Долголетие у них в роду, потому она до сих пор окружена родственниками, которые очень хорошо помнят все течение ее недуга. Удивительно, что человек может дожить до старости при подобных страданиях, но ужасно, что целую долгую жизнь он обречен мучиться. Кто же, прослушав эту грустную историю, не присоединится к моему желанию, чтобы были приняты серьезные меры для предотвращения подобного несчастья.
Ссылки по теме:
Лисичка обыкновеннаяМногоножка обыкновеннаяБрусника обыкновеннаяОтряд чешуйчатыеChameleon Calyptratus (Скрытный Хамелеон)Особенности ухода за собаками в летний период.ОндатраАмеба обыкновеннаяЗАГАР ПЛОДОВЧерника обыкновенная 
